Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Папа-Коля болен. По-видимому, у него лихорадка. Лежит и стонет.

Ходила сегодня в церковь. Хотела найти в себе примирения. Искала примирения с людьми, с тревожными мыслями и чувствами, хотела соединить в душе вместе все чуждые и далекие образы, искала на все прямой и ясный ответ. Я не нашла его. Правда, я плохо молилась. Сегодня пел кадетский хор. Поет он скверно, и я только внимательно вслушивалась в фальшь. Я не нашла ни примирения, ни удовлетворения, ни покоя.

28 мая 1922. Воскресенье

Сейчас вечером долго гуляла с Федей на нижней аллее. Довольно интересный разговор вели мы. Он все мне говорил, что ему скучно; что его жизнь, его счастье разбито и т. д. А я ему все время доказывала, что ничего у него не «разбито» и что все в жизни зависит только от него самого. Он говорил, что скучает о родных, о семейном счастье. На это я ему возразила, что если он жалеет о том, что бросил; другими словами, если раскаивается в том, что пошел в армию, боролся за идею и т. д… А уж если взял на себя добровольно крест, то уже нужно его нести терпеливо и безропотно. Он, правда, сам признался, что человек он слабовольный, быстро унывает и теряет надежду. Он говорил, что если на него смотреть свысока, если его унизят, то он уже перестает быть человеком: он дорожит чужим мнением. Я же убеждала его, что человеку дороже всего чувство своей правоты и удовлетворения самим собой; самый униженный, самый жалкий человек может быть самым гордым и самым счастливым. Но он со мной так и не согласился. Потом как-то заговорили о России, о старых временах; сравнивали ту жизнь с теперешней; и вдруг я с поразительной ясностью представила себе, что возврата к прошлому нет и не может быть, что это было бы ужасно! Я готова проклясть мое прошлое, когда я жила чужим трудом и не понимала и не знала жизни, когда я была весела и беззаботна. Я прощаю себе это только потому, что я была тогда еще ребенком. Но ведь так жили все, да и я теперь жила бы так, — от одной этой мысли мне делается страшно! Я благословляю мою теперешнюю жизнь, когда я, как эмигрантка, унижена; когда я живу в тяжелых условиях, когда приходится заниматься черной работой. Если бы я сейчас опять попала в прежние условия, мне было бы стыдно; стыдно своего привилегированного положения; стыдно, что на меня кто-то бы работал, кто-то бы за меня думал. Все это было раньше так гадко, так низко, так стыдно! И теперь мне хочется никогда в будущем не бросать черной работы, чтобы ни от кого не зависеть и ни над кем не возвышаться. А ведь раньше никому и в голову не приходило, что надо самому себе стирать белье, самому за собой убирать. Это даже казалось чем-то унизительным, это должен был делать кто-то другой. И это были нормальные условия. И теперь, когда говорят о нормальных условиях, то подразумевают именно такую жизнь.

29 мая 1922. Понедельник

День прошел скучно и медленно. Начну по порядку. Встала около девяти, долго возилась с уборкой. Папа-Коля сидел на гамаке и ждал, когда я кончу, чтобы позаниматься со мной, но не дождался и пошел переписывать на машинке какую-то работу.[219] Тогда я пошла на гамак со второй частью Саводника[220] и принялась внимательно читать биографию Аксакова. Тут же я высчитала, что если эту книгу пройти в два месяца, то на каждого писателя придется по неделе; и я долго высчитывала, сколько у каждого (параграфа. — И.Н.) листов. Потом меня закачало, и я пошла в библиотеку к Куфтину. Мне до зарезу нужны были две тетради: одна для марок, а одна для сочинений: как раз сегодня мне захотелось поскорее написать давно задуманный рассказ «Андрей Зеленаев». Но двух тетрадей мне дедушка не дал. И то ворчал: «Вы, мол, недавно брали!» Я эту тетрадку расшила и сделала из нее две; и осталась очень довольна. После обеда, по обыкновению, принялась за стирку. Под конец стирки Папа-Коля пришел на гамак и стал дожидаться, когда я кончу. А я после стирки пошла мыть посуду и очень обиделась, что он ее не вымыл, и потому умышленно медлила. Он опять не дождался, а пошел играть в шахматы. Ребятишки меня позвали гулять, и я их завела к себе помогать расклеивать марки. Развела клейстер и стала расклеивать. Все они давали мне свои советы, удивляясь, зачем я расклеиваю в таком порядке. Ируся принесла свой альбом. В это время пришел Папа-Коля, постучал по машинке и перед ужином опять пошел играть. Так мы и не занимались. Что было после ужина — не помню. Помню только, что мне все время нездоровилось; и Мамочка боится, что у меня брюшной тиф (в городе опять начинается сильная эпидемия). Так день и прошел.

30 мая 1922. Вторник

Сегодня во весь день интересно прошел только вечер: я сидела и писала рассказ: «Андрей Зеленаев». Я до того увлечена, что готова была писать всю ночь. Сейчас я писала взятие Харькова добровольцами — с этого-то и начинается рассказ. Вспомнила старое, грустно стало.

А интересно писать. Я все больше и больше убеждаюсь, что такие рассказы интереснее писать, чем только воспоминания, как «Пережитое». Очень уж там боишься увлечься и приврать, в рассказах я тоже, конечно, держусь ближе к истине, но тут удобнее «разворачиваться», можно и прикрасить разнообразными эпизодами, а в основу положить факты. Потом интересно выводить различные типы людей и смотреть на вещи с их точки зрения.

1 июня 1922. Четверг

Я вчера совершила большое беззаконие: не писала дневник. Прощаю это себе исключительно потому, что я забыла, а не поленилась. Целый день писала (рассказ. — И.Н.), потому и забыла. А все-таки нехорошо. Хотела было написать сегодня под вчерашним числом, да решила, что плутовать перед собой еще подлее, чем перед другими.

Вечер. Никогда я не думала, что у меня выработается такой угрюмый и нелюдимый характер!

2 июня 1922. Пятница

Сегодня, когда у нас была спевка, вдруг раздался выстрел. Пошли узнавать, в чем дело. Оказывается, что в бараке, где живет команда, некий Попов, не умеющий стрелять, был как раз караульщиком. И, получив винтовку, начал с нею играть как с игрушкой. Она оказалась заряженной, выстрелила и ранила несколько человек. Вечером в Сфаяте только и было разговоров о выстреле. А бедный Попов убежал и сказал, что сам застрелится.

Для меня день прошел удачно: я кончила рассказ. Написала его в четыре дня, правда, писала все время, и все время была в возбужденном состоянии, что не совсем благоприятно отозвалось на других.

Завтра я пойду в Бизерту за Ниной. Хочется только, чтобы Ольга Антоновна «взяла» ее, а я бы довела ее до Сфаята, а то не хочется идти в монастырь. А ведь я, главным образом, к приходу Нины торопилась кончить рассказ!